Ты умрешь, и все закончится. Ты перестанешь страдать.
Признаться, я не верил в это. Я считал, что страдания бессмертны, как и душа, и удивился, когда избавился от них вместе с телом. Но сокрушаться по этому поводу не стал. Возвращаться к печали и боли вовсе не хотелось. И не хотелось разделять грусть близких по поводу моей смерти. Не сразу. Мне нужен был отдых. Отдых от самого себя. Точнее от того, что сделала из меня жизнь. Что именно - я твёрдо решил не вспоминать. Не нужно мне этого.
Желания встречаться с умершими, с отцом, матерью, старыми друзьями, не возникло. У меня на это теперь есть целая вечность, так что торопиться явно некуда.
Я не могу описать, как я провёл этот первый вечер после собственной смерти. Мой неприкаянный дух погрузился в потусторонний мир: мир бессловесный, бесформенный, эфирный мир чувств и энергии. Если попытаться описать его одним словом, то ближе всего (и всё же неизмеримо далеко) определение "спокойствие". Мне было спокойно. Ничто не волновало меня.
Но вдруг я вновь оказываюсь в мире, который, кажется, целую вечность назад покинул. Не понимаю, что ему от меня надо. Он обрушивает на меня мои же собственные воспоминания, чему я усиленно сопротивляюсь. Но не входит. Идиллия нарушена. Я вижу знакомые образы, но никак не могу понять, кто это и что меня с ними связывает. Наконец среди всего этого хаоса воспоминаний выделяется тёмный силуэт и на нём два ярко сверкающих красных огонька. "Я ненавижу тебя!" - доносится до моего сознания, уже не обременённого телом. И я вспоминаю.
"Этот идиот, похоже, и после смерти не оставит меня в покое!"
Вспоминаю без злости, без упрёка. Даже когда передо мной проносятся все картины нашего общего прошлого, мной не овладевают прежние гнев, презрение и раздражительность. Ненависти к себе, сожалений и упрёков по поводу содеянного мной "предательства", нарушения обещания, тоже нет. Я наконец понимаю, что вернуло меня в этот мир. Кто вернул.
У любящих после смерти любимого ими существа остаётся их любовь и, чаще всего, другие существа, которых они любят. А вот с ненавистью - всё сложнее. Особенно если умерший - твой единственный враг.
Я смиренно слушаю (пока приходится называть восприятие мира через прижизненные названия чувств, которые за него отвечали, ибо словарный запас в качестве духа у меня катастрофически мал) его причитания. Слушаю со снисходительностью умудрённого жизнью (а в моём случае - смертью) родителя, созерцающего на его взгляд беспричинные страдания дитя. И на ходу пытаюсь понять, что от меня требуется. И как себя вести в конце концов. Ибо посмертного опыта общения с живыми существами у меня ещё не было. Понимаю только, что никто мне не поможет и придётся учиться на своих ошибках. И не стоит вникать в сам процесс: если неведомая сила вызвала меня сюда, чтоб утешить этого беднягу, то она, полагаю, позаботится о том, чтоб до него дошли мои утешения.
Однако: с чего начать? Выбирая, стараюсь избегать чётких формулировок, опасаясь, что всякая из них в сознании того, кто, по моим предположениям, должен меня услышать, может быть озвучена. Наконец решаю, что стоит начать в "моём стиле" (то бишь в стиле живого Ияру), с того, что он мог бы ожидать меня. С насмешки, то бишь. Конечно, теперь я не могу подделать собственную иронию и язвительность. Это будет чистая, искренняя добрая насмешка. Да и пусть.
- Всё закончится, - я пытаюсь думать его голосом.- Ага... - это уже своим собственным.- Дал бы хоть спокойно насладиться небытием!
Я понятия не имею о том, слышит ли он меня. Я даже не знаю, могу ли я "говорить" в привычном понимании живущих. Если охарактеризовать то, что я попытался сейчас сделать на их языке - я очень громко думал. Но это не моя забота. Я сделал всё, что мог.
Теперь я "стою напротив". В смысле, если бы я всё ещё был живым, то я бы заявил, что подобный угол обзора возможен только если стоять напротив наблюдаемого объекта. Но сейчас... это может быть просто моё внимание, сфокусированное на тёмном пятне ненависти. Я ни в чём не уверен, так что предоставлю ему решать, где я нахожусь и как выгляжу.
- Прости, Суини, но я не буду нести сентиментальный бред о том, как я сильно скучал, - как-то само вырвалось. Не знаю, могу ли я сейчас улыбаться, но если могу - то именно это и делаю; и улыбка моя весела и нежна, в ней нет больше жизненной горечи. - Ещё не успел соскучиться, знаешь ли...
Смерть лишила меня способности представлять будущее, так что я, вместо того, чтобы пытаться просчитать всё наперёд просто жду, что будет дальше.

Отредактировано Джиро (2018-02-05 18:58:06)

"Вау! Он слышит меня! Он меня видит!"
Не то что бы я начинаю понимать, как это работает. Оно работает. Что меня более чем устраивает.
Взгляд Суини пуст. Он притворяется равнодушным. Верный признак того, что изнутри его разрывает на части. Самозащита. Живые существа надевают маску безразличия в двух случаях:  если им нужно скрыть свои чувства от других и если им нужно скрыть их от себя. Если ты слишком долго носишь маску, то со временем она начинает дурачить тебя самого с тем же успехом, с коим дурачит окружающих. Уж кому, как не мне это знать. Только теперь, когда смерть отняла у меня маску, я осознаю, что это была всего лишь маска. То, что я полжизни считал собой, оказалось не более чем избранным мною амплуа. И не я его играл. Оно играло меня. Обидно понять это только после смерти...
"Джуманджи корит тебя..." - ещё одна маска. Использовать других, чтобы выразить свои чувства. Стоит почувствовать то, что тебе не свойственно, в чём стыдно признаваться, как сразу находится тот, кому эти переживания очень даже к лицу. И тогда можно сказать: "Ему без тебя так плохо!" Хороший ход. Я довольно часто им пользовался. Работало безотказно: самого себя дурачил только так.
Мне не хочется лишний раз заставлять его смотреть в себя. При жизни я такого и врагу не пожелаю. "Врагу... Забавно!" Только сейчас до меня доходит. Я снова "улыбаюсь" той снисходительно-добродушной загробной улыбкой, которую уже начинаю усваивать. И всё же сознаю, что мне придётся сделать ему больно. Нельзя залечить рану, не коснувшись её. Он это прекрасно знает, так что, думаю, не долго будет сопротивляться.
- Я не знаю, - переключаю своё внимание на небо.- А если бы знал, то ответ всё равно бы тебя не устроил, ведь так? - снова к нему.
Его глаза. Такие же, как в тот вечер. Наш последний вечер. Последнюю драку. Последний шанс убить друг друга. Который мы оба упустили.
- Мне почему-то казалось, что я здесь из-за тебя, но... раз это не так, я, пожалуй, покажусь Жаре, утешу её... Ей это нужнее, не правда Ли ?
Я "отвернулся". К пещере. Как бы мне того ни хотелось, но не сестра была тем, ради кого я здесь. Она не нуждалась во мне. Подобная встреча бы только её расстроила. Так зачем? Зачем, если ей и так, я уверен, через пару дней станет легче? А сейчас... отчего-то мне кажется, что она не сможет меня увидеть и услышать. Так что мои слова - только для Суини. Мне нужно, чтоб он был откровенен. С собой. Так что - не только. Мне нужно... чтоб он отпустил меня.

Отредактировано Джиро (2018-02-07 11:13:37)

Я уличаю Суини в напускном равнодушии в то время как сам испытываю неподдельное безразличие. Я не злюсь, не испытываю ненависти, не упрекаю и не презираю его, но вместе с тем не испытываю жалости и сострадания, не могу разделить его боли. Всё, что мне известно: я здесь, чтобы исполнить свой долг.
"Долг..." Это очень сильное слово. Одно из ключевых в моей жизни. И оно на какое-то мгновение заставляет меня почувствовать себя живым, покуда я всю свою жизнь был в долгу. Сначала перед родителями. Потом перед прайдом. Перед сестрой. Я наконец умер и снова попал в кабалу долга. Я должен. Должен Суини.
При жизни осознание этого заставило бы меня разозлиться. Или горько усмехнуться. Но сейчас я на это не способен. Всё та же улыбка, которая, несмотря на свою искренность, теперь представляется иронией на саму себя. Он говорит о ненависти и жаждет спокойствия. Я абсолютно спокоен, но отдал бы многое, чтоб хоть на одно мгновение от всей души возненавидеть. Он просит меня остаться, а мне всё равно. Я исполняю свой долг. Всё как всегда.
"Всё как всегда!"
Вдруг я чувствую боль. Настоящую. Я бы даже сказал физическую, если бы не был убеждён в том, что лишён тела. Боль в этих трёх словах. И в том смирении, с которым я вникаю в их суть. И то и другое слишком реально и никак не вяжется с тем блаженством, которое я испытал сразу после смерти. Мне кажется, эта боль на несколько мгновений делает меня более осязаемым, будто бы возвращая в мир живых.
Я пытаюсь от неё избавиться. Что удаётся довольно быстро. Но после неё во мне остаётся какой-то мрак. Это неприятное ощущение, так что я решаюсь "заговорить" с Суини, чтоб хоть как-то отвлечься.
- Я к твоим услугам, покуда у меня впереди целая вечность.
Я снова обращаю всё своё внимание, всё своё бестелесное существо к нему. Мрак не отступает, но я пытаюсь его не замечать.
- Хотел бы я сказать, что твои чувства взаимны, но... увы, мертвецы не могут лгать, - в этих словах мелькает нечто, похожее на мою прижизненную усмешку, и это отзывается новым уколом и новой вспышкой энергии, которая сходит на нет столь же быстро, как и первая. Я пытаюсь предупредить третий приступ очередной порцией "истины", попыткой исполнить мой долг.
- Если бы я только мог на несколько мгновений воскреснуть, чтоб дать тебе убить меня... я бы не стал этого делать, - становится легче: ко мне возвращается прежнее холодное спокойствие. - Я рад, что всё вышло именно так. Ведь теперь у тебя есть оправдание, чтобы ненавидеть весь мир, чувствовать себя несчастным и обездоленным, испытывать гнев и ярость, не имея на то серьёзной причины. "Он умер! Умер не от моих когтей! Это даёт мне право страдать! А вот если бы я его убил, мне бы стало легче!" - ты ведь так думаешь, верно? - я не замечаю, как на меня находит какое-то странное волнение, и я будто начинаю слышать собственный голос. - А что если нет? Что, если бы легче не стало? Такое ведь уже однажды было, помнишь? Ты уже убивал своего смертного врага, и что было потом? Облегчение? Отнюдь, - пока я не касаюсь своей собственной жизни, я спокоен, но стоит к ней вернуться, как опять меня пробирает "дрожь". - Ты не находил себе места, не находил выхода своему гневу, и это сводило себя с ума, но потом ты обрёл избавление, придумав нового, врага. Конечно, у нас с тобой и до этого были весьма напряжённые отношения, но убив Ганзи, ты возненавидел меня с новой силой, сделал своей новой целью.
Я чувствую какую-то пульсацию: будто бы в моей груди вновь бьётся сердце, пытаясь меня отвлечь и заставить замолчать. Но я не могу. Жду некоторое время, пока эта пульсация затихнет. Она затихает. Но не исчезает. Я продолжаю.
- Я рад, что всё вышло именно так. Ведь если бы ты меня убил и тебе не стало бы легче, то... что бы было дальше? Кого бы ты сделал своим следующим врагом? Убил бы Джуманджи? Детей? И, в конце концов, не получив успокоения и после этого - себя?.. - мне кажется, что я кричу.
Душа разрывается на части. Раньше я думал что это просто красивые слова. Но это, оказывается, возможно. И это больно. Очень больно. Но прежде, чем раствориться в пространстве, в эфире небытия, в последнее мгновение я хочу исполнить своё последние желание. Я направляю всю свою энергию к Суини. Едва ли можно назвать это ударом, но... мне кажется, будто я чувствую тепло его тела. Настоящее живое тепло. Оно обжигает, но вместо того, чтобы окончательно исчезнуть, я чувствую прилив сил. Собираю себя в кучу. И смотрю ему прямо в глаза. Да, смотрю. Смотрю, будто я всё ещё жив. И сейчас я сам готов поверить в это.
- Ты всё-таки сделал это... - шепчу я своим прижизненным голосом, преисполненным отчаяния и злобы. - Ты вновь заставил меня чувствовать боль... Ненавижу!

Отредактировано Джиро (2018-02-07 20:16:03)

Я чувствую такое родное и живое… безумие. Когда правда и ложь – стороны одной монеты. Когда гнев порождает смирение, смирение – безразличие, безразличие – терпение, терпение – негодование, негодование – сочувствие, сочувствие – презрение, презрение- любовь. И всё это происходит так быстро, что невозможно уследить. Всё искренне, честно, но не поддаётся пониманию, трезвому анализу. Если пытаешься разобраться, найти причинно-следственные связи — свихнёшься. Поэтому я не пытаюсь.
Распадаюсь на части-антитезы, с неимоверной силой сталкивающиеся друг с другом, рассыпающиеся в абстрактном пространстве. Начинаю понимать, зачем живым душам нужны тела: чтобы сдерживать эту бурю, обозначить ей физические границы и не позволять их переступить. А также начинаю понимать, почему души умерших уносит безмятежный эфир. Всё очень разумно. Но мне, увы, не на тело, не на эфир надежды нет. Я ищу ось, способную объединить весь этот сумбур, то, что в моём сознании связывало каждую пылинку в этой буре с другой. Поиски не занимают у меня много времени.
«Рей!» Мой любимый ненавистный брат. Моя униженная гордость. Моё горестное счастье. Спокойное негодование. Высокомерное презрение. Он первый научил меня совмещать несовместимое и притом оставаться целым, так что теперь воспоминание о нём становится «телом», сдерживающим мою бурю.
Я слушаю. Слушаю исповедь убийцы. Откровение безумца. Признание врага. Мольбу обречённого. С ходу не знаю, кому отвечать. Так что поступаю, как с братом, позволяю всем эмоциям в хаотичном порядке говорить за меня.
— Ты ничтожество! – я кричу. - Слабак! Малодушная тварь! Кого он из себя возомнил: «убийца», «страдалец»! Смотрите, как я себя изуродовал, как я измучен, как отвратителен! Восхищайтесь моей беспомощностью, моим бессилием! — смеюсь, как в нашу последнюю драку. — Ты не заслуживаешь собственной смерти! – это приговор. Приговор ненависти, презрения и негодования.
— Неужели ты думаешь, что я подыграл, чтобы облегчить тебе жизнь?! – конечно, он так не думает. Но меня это не волнует.  — Я такой же эгоист и страдалец, как ты. Слабохарактерное ничтожество! Ты только посмотри на меня! – я уверен, что выгляжу так, как себя представляю, что моя уродливость осязаема, что я являюсь отражением Суини. — Ужасающее зрелище, не правда ли? Мы с тобой стоим друг для друга! — а это уже оправдание. Оправдание растоптанной гордости и тщеславия.
— Я ненавижу тебя! — не понимаю, откуда берётся это трезвое спокойствие. — Наверное из-за того, что мы с тобой слишком похожи, а я всегда относился к себе пренебрежительно, так что… не принимай на свой счёт, — и сострадательная рассудительность. — Я презираю жалость, которую вызывает во мне твой голос. И тут же презираю это презрение, - буря отступает, и я ощущаю нечто, напоминающее прижизненное головокружение. — Забудь. Сейчас не время для сантиментов. Даже если бы я хотел тебя убить, и ты бы заслуживал это… невозможно…
Мой «взгляд» устремляется к пещере. Сейчас мне нет дела до Суини. Жара, дети… Пока я был жив, я был их щитом. Но меня не стало. Не стало щита. А угроза осталась. «Я не позволю тебе!»
— Я не позволю тебе! – повторяю, чтоб он услышал. — Грязный улюдок… Он всегда был здесь, — я повторяю «удар», обрушиваясь на грудь Суини. — Всё это время ты пытался отомстить себе: за то что был слаб, за то, что не успел, за то, что убил любовь, – я не знаю его историю, но разрозненные отрывки позволяют мне рассуждать подобным образом. — И как оно? Удалось? - пауза. - Когда уже ты посмотришь на своего единственного врага и… успокоишься?.. — в моём «взгляде» и в моём «голосе»  решительная прямота.
Я понимаю, что один разговор не способен из жестокого убийцы сделать доброго пушистого котика. Я не понаслышке знаю как трудно ломать себя. А ведь мне приходилось иметь дело только с хрупкими чувствами типа любви и привязанности. С ненавистью, болью и страданиями всё сложнее. При жизни мне так и не удалось с ними справиться. Да и сейчас, если честно…
— Умереть — это слишком просто. Ты слаб, но… Скажи, насколько сильно твоё желание «прекратить это безумие»?

Отредактировано Джиро (2018-02-10 17:02:09)

В кое-то веки я зол, от всей души желаю сцепиться с Суини, а он, видите ли, успокаивается. Причём неподдельно. С живым интересом вглядывается в то, что можно назвать мной, и говорит таким тоном, будто обращается ко мне. И это очень странно. Потому что сколько мы знакомы, я не помню, чтоб мы разговаривали друг с другом: крича друг на друга, рвя глотки, мы обращались к самим себе. Нам было плевать на чувства своего соперника. А теперь...
Это что-то новенькое. Не скажу, что из приятных. Как и всякие перемены на первых порах - вызывает раздражение. Но это освежающее раздражение. Как когда окунаешься в холодный ручей в знойный день. Бодрит.
И всё же вопрос провокационный. Не из тех, ответ на которые может способствовать превращению Суини "в доброго пушистого котика". А это, я только осознаю, моя главная задача. Спасти Жару. И... "Спасти Суини?.." Усмехаюсь. Ибо звучит забавно. Невозможно. И, как следствие, вызывающе. Но...
- Дурацкая искренность мертвецов, - в моём "голосе" чувствуется злость; однако это не та яростная злость, которая ещё недавно разрывала мой дух на части, нет, это весёлая злость, с которой, помнится, маленький Джиро с присущей ему откровенностью отвечал на вопросы своего братца о том, как он собирается выживать, не умея драться. - Не мог задать этот вопрос при жизни? Зараза...
Я тяну время, думая, что же мне сказать такого, что может помочь этому бедняге. Или хотя бы не вогнать окончательно его в депрессию. Притом не солгав. Сложновато. Похоже, придётся кой-чему поучиться у племянничка. Например: говорить правду. И спасать ей.
- Ладно, мой дорогой Суини, - эта новая форма обращения меня тоже забавляет, - если решил после смерти перемыть мне все кости, а с ними заодно - и душу, тогда слушай. Только предупреждаю: врать я не буду. Хоть мне и хочется. Так что потом не жалуйся.
Я хочу присесть или улечься у лап Суини, как в нашу последнюю беседу, но мне мешает одно обстоятельство.
- Как без тела всё-таки паршиво, а! - ворчу я, ибо с воспоминаниями о жизни ко мне начинают возвращаться некоторые привычки, удовлетворить которые я в настоящем положении не могу. Так что приходится время от времени напоминать себе о том, что я мертвец. Я понимаю, что это может выглядеть смешно, но продолжаю ворчать.- Серьёзно - это жутко неудобно!
Вдруг вспоминаю, что разговор, в общем-то, о другом. Собираю в кучу все свои чувства и мысли и приступаю.
- Я всегда пытался быть кем-то иным, но никогда не хотел ничего менять. Парадокс. Но кому я это говорю?.. - слишком рано. Сначала о себе. - Знаешь, сразу после смерти мне показалось, что я никогда не был собой. Эти маски, как ты говоришь... Будто меня настоящего и не было вовсе, а я всё это придумал... Чушь! - я снова воодушевляюсь и не могу сдерживать эмоции.  - Вот я настоящий - со всеми своими "масками", притворством и искренностью! Целиком! Да, жизнь часто вынуждала меня ломать себя, подстраиваться, адаптироваться, но... я всегда оставался собой, понимаешь? Я никогда не ломал себя до конца. Когда смерть отца и служба у львов заставили меня отказаться от самого себя, стать холодным, как камень, сдерживать все чувства, я подчинился, но оставил в глубине души неприкасаемым своё детство и любовь к Жаре. Когда я примкнул к вам, мне снова пришлось адаптироваться, быть циничным и жестоким, но я оставил себе учтивость и надменность, усвоенные у львов. С сестрой я всегда был мил, с тобой - зол, - я потихоньку начинаю успокаиваться. - Это "притворство" позволяло мне жить всеми оттенками собственной жизни. Тогда я так не думал, но сейчас...
Я, действительно, по-новому смотрю на собственную жизнь. Я верю себе. Верю и впервые понимаю, что я всегда всё делал правильно. Что моя ложь всегда была не более чем отчаянной попыткой остаться собой. Мне даже становиться жалко себя. Но не так как всегда. Нет, без этого надменного самоунижения. Это скорее снисходительная жалость. И... впрочем, с собой я ещё успею разобраться. Сейчас я, кажется, понимаю, в чём проблема этого несчастного.
- Я бы никогда не отказался от себя! - громогласно заявляю я. - А ты, Суини?.. - пауза длиною в мысль. - В наш последний разговор ты мне так и не ответил, но... это не ты, верно? - я "смотрю" ему в глаза. Бескомпромиссно. Требовательно. Сурово. Чтоб он наконец открыл их. Чтоб посмотрел. И увидел, что он делает. - Это твоя главная ошибка, - почти с сожалением. - Ты ничего не оставил от себя прежнего. Только чужие голоса в голове, которые сводят с ума, не так ли? - ещё пауза. - Но этот прежний никуда не делся, скажу я тебе. Так бы это дошло до тебя только после смерти, но я как мертвец со стажем (хоть и весьма скромным) авторитетно заявляю: это так. И именно поэтому тебя так воротит. Именно поэтому ты сейчас говоришь со мной и просишь, чтоб я тебя убил. Тот  монстр, которого ты из себя сделал, на это не способен...
Молчание. За правдой прячется ложь. За ложью - истина. Парадокс, но именно это и есть жизнь. И осознание этого, как водится, приходит только после смерти.
- Так кто же ты, мой друг? - спрашиваю я.
Да, друг, ибо своего врага я знаю.

Отредактировано Джиро (2018-02-15 17:27:31)

Я чувствую его воспоминания. Не вижу образов из его прошлого, не слышу голосов, но осязаю, как живые осязают невидимое и неслышимое дуновение ветра. Я осязаю его горечь, разочарование, радость, счастье, любовь, отчаяние, ярость, безумие, боль... Мне всегда казалось, что я живу на пределе, но эти чувства настолько сильны, что я едва ли могу выдержать их. Даже при том условии, что теперь я лишён тела и для всякого душевного порыва есть неограниченный простор. Но это невыносимо. "Как?! Как он всё ещё жив со всем этим?!"
Он начинает говорить, а я пытаюсь прийти в "себя". В то, что от меня осталось. Но не могу. Так что позволяю себе ещё некоторое время побыть в рассеяном состоянии, надеясь, что слова Суини (или ни Суини, теперь понятия не имею, кто этот каракал), соберут меня в нечто целое.
"Чёрное и белое". Это так. Он игра контрастов. Оксюморон. И именно поэтому, я не могу успокоится. Контраст между нами тоже слишком велик? Звучит слишком претенциозно. Он Чёрное и Белое. И красное. И миллионы других цветов. А я? Абсолютная серость. Бесцветность. На несколько мгновений испытав то, что испытывает Он, и вернувшись в "свою обитель" я не нахожу ни одного хоть сколько-то сильного чувства. Хотя ничего не меняется. Я всё тот же. Всё то же... Ничто? Я даже не ничтожество. Я пустое место.
"Полюбил Джуманджи". Эти слова заставляют меня встрепенуться. На какое-то мгновение. Да, любовь к Жаре - самое сильное моё чувство, но и она не идёт ни в какое сравнение с теми горестями и радостями, которые испытывал и испытывает... Этот. Я злюсь от осознания этого. Но что моя злость? Чувствую себя беспомощным. Но разве это горе?
"Односторонняя симпатия..." Тоже знакомо. Тут во мне "оживает" маленький Ияру. Моя односторонняя симпатия. Да, он часть меня, но он... всего лишь воспоминание. Я не могу стать им. Даже сейчас.  "Вряд ли я смогу вернуться к прошлому..." Я только осознаю это, и моя последняя надежда на упокоение исчезает.
"Видимо я должен... принять это?"
"Принять?"
Я исчезаю. На какое-то мгновение. Ибо это предложение (хоть оно таковым по сути и не является и вовсе не обращено ко мне) - последняя капля. Я не могу его принять. Уж лучше эфир безмятежности. Но...
"Принять то, что могу стать еще кем-то..."
И я возвращаюсь. Если бы я был жив, моё появление сопровождалось бы истерическим смехом сквозь слёзы. Но я мёртв. И по сему не знаю, как со стороны выглядят мои эмоции.
- У тебя всё ещё впереди! - заявляю я тоном, каким Эджи ругал младшего братца, когда его шутки заходили слишком далеко, при этом втайне завидуя его смеху, его искренности и полноте его чувств. - Кем бы ты ни был, гиена тебя укуси!
Я негодую? Обижен? Завидую? Возможно... Но я не желаю ему зла. Серьёзно. Он дорого заплатил за такую насыщенную жизнь. Он заслуживает счастья, а я - нет. Однако... как заставить себя забыть чужую боль и любовь, когда у тебя ничего этого нет?
- У тебя всё впереди... - повторяю я, уже успокоившись. - Только попытайся успеть до смерти: мертвец уже не может... стать ещё кем-то. Он навсегда остаётся тем, кем он умер, - я на удивление равнодушен. Будто речь идёт не обо мне.
Меня успокаивает это равнодушие. В конце концов оно вполне оправдано: я уже не могу ничего исправить, так что незачем терзать себя. Стоит только сказать спасибо детям и той проклятой гиене: благодаря им я перед смертью почувствовал "сильные" эмоции и теперь могу испытывать их. Я даже на некоторое время забыл тогда о том, какое я ничтожество. Так что теперь мне, безусловно, легче чем могло быть.
- Суини, - пауза. - Да, я к тебе обращаюсь, который с односторонней симпатией. Ты... береги Жару. Пожалуйста. Она... всё что у меня было. Яркого и живого, - постановочное молчание. - И всё, что есть у тебя.
А нелюбовь к откровениям, касающимся Её, у меня осталась. Даже после смерти это меня смущает. Но вместо того, чтобы привычно "отвести взгляд" я обращаю своё внимание к Нему. Впервые с того момента, как случайно вторгся в его память. Снова чувствую. Чувствую, что ему становится легче. Понимаю, что ненадолго: это будет длинный путь. Но первый шаг в нужном направлении сделан. И ту меня осеняет. Снова смех.
- Глупо, наверно, - слишком громкие мысли, которые бы стоило держать при себе, - но что если я прожил всю свою жизнь только ради этого? Чтоб после смерти править тебе мозги? - пауза. Долгая пауза. И улыбка. - Выходит, не зря столько промаялся!
Я серьёзно. Ибо этот каракал, кем бы он ни был, стоит того, чтобы править ему мозги. Стоит ли Он того, чтобы сделать это ценой собственной жизни и смерти? Возможно. В таком случае я даже буду благодарен ему за то, что его существование вызвало меня к жизни. Пусть и такой бессмысленной. Но оно того стоит.

Отредактировано Джиро (2018-02-21 06:28:47)

"Даю слово, я буду беречь ее. Всегда..."
Эти слова заставляют меня впервые пожалеть о собственной смерти. Задаться вопросами: "Почему он?! Почему не я?!" Ответы на которые, следует признать, вполне очевидны, но от этого не менее приятны. Рок, судьба, предначертания - все эти оправдания звучат красиво, но они пусты. Можно твердить что угодно о неоправданности ревности и о жертвенности, к которой призывает любовь, однако абсолютно чистых чувств не существует. Черное и белое - это ложь. Градация, градиент - вот что мы такое.  Статичность - удел камней, а живым существам дано любить и ненавидеть, жертвовать, ревновать... и страдать. Да, за всё приходится платить.
Так что моя бессловесная благодарность горька, а моя ревность снисходительна. Ибо платить мне уже нечем. Остаётся только соглашаться на то, что предлагают даром. Тем более, что эти обещания искренны и обдуманны. Они дорогого стоят.
Его предположения, попытки меня переубедить и благодарности я намеренно пропускаю. Не хочется в очередной раз себя оправдывать или унижаться, пытаясь переубедить собеседника и объяснить свою точку зрения. Он всё равно не поймёт. Как бы мы ни были похожи, в каждом из нас есть то, что никогда не воспримет и не усвоит сознание другого. Благо, хоть это я осознаю и не предпринимаю бессмысленных попыток вывернуть себя наизнанку.
"Вывернуть себя наизнанку..."
"... преподал им последний урок..."
И снова это чувство неискупленной вины. Вины не за действие, а за бездействие. Именно поэтому при жизни оно чаще всего проявлялось неоправданными раздражением и злостью, со стороны казавшимися иррациональными. На деле же их природа имеет самое что ни на есть банальное объяснение: не в силах помочь слабому, мы предпочитаем презирать его за слабость, чем упрекать себя в неспособности помочь.
С благодарностью, на сей раз одобрительной и ласковой, приняв последнее обещание Суини (теперь это снова был он) и негласно выразив ему эту благодарность, я решаюсь на ещё одну просьбу. На сей раз более дерзкую. Я уже окончательно запутываюсь в том, кто здесь для кого, какова цель нашей встречи, но уверен в одном: я хочу помочь. Себе, Жаре, Суини или несчастному слабому существу, перед которым я виновен без вины - это не важно. Важно, что я сделаю все, что от меня зависит.
- Теперь мне нравится твой взгляд на жизнь, - всё-таки, мне надо ответить ему и словами. - И понимаю, что и так уже обнаглел и перешел все дозволенные границы в своем бесстыдстве, - заискивание и учтивость, родименькие мои, - и все же... ещё одна просьба. Только одна.
Очередное откровение. Мне этого не хочется. И, признаться, это даже не обязательно. Но отчего-то мне кажется, что если я не поделюсь этой историей с живым существом, мне никогда не удастся избавиться от груза вины.
- Твой сын не заслуживал такого отношения с моей стороны, - мой покаянный голос звучит тихо и в нём чувствуется волнение и горечь. - Я никогда не обращал на него должного внимания, надеясь, что и он на меня не обратит, а когда это случалось был с ним груб и раздражителен или, напротив, не в меру любезен и мил. Это было отвратительно... - мне почему-то кажется, что он следит за нами. Я умолкаю, но почти сразу с ещё большим чувством, продолжаю: - Все потому, что я всегда сознавал его слабость и то, что я ничем не могу помочь ему, никак не смогу его спасти, когда он будет в этом нуждаться.
В моей памяти оживают картины и чувства прошлого: самонадеянный взгляд наглого котёнка, уверенного в своей непобедимости, и беспомощность его дяди, предчувствовавшего его гибель, совершенно отчаявшегося и неспособного предотвратить печальный исход.
- Не подумай, что после смерти я стал пророком. Нет, я предвидел его несчастья ещё при жизни. Он взял две самые выдающиеся черты своих родителей: душевную гибкость матери, совмещающей в себе ласковую, добрую, женственную красавицу и хладнокровную убийцу, и упрямство и максимализм отца, делящего мир на черное и белое, уверенного в том, что он избрал единственно верный путь, и преданного своим убеждениям. Пока что подобный парадокс ничуть его не смущает: обе эти черты гармонично сочетаются в его характере, они являются его внутренним стержнем и только в них он находит опору. Но пока он ещё слишком мал и у него есть брат и сестра, общество которых позволяет ему сохранить известное равновесие, - мной вновь овладевает спокойная серьёзность, подобная той, с которой целитель озвучивает диагноз больному.- Но это не может продолжаться вечно. Однажды в его душу закрадётся чувство, которое вступит в противоречие с моделью мира, который он сам для себя сотворил, и гармония нарушится. Он, всегда откровенный собой, не сможет понять, в чём дело, когда когда его сознание уподобится змее, укусившей собственный хвост. Он сойдёт с ума...
Описанная мной картина будущего этого несчастного, оставляет неприятное послевкусье. Её реальность кажется мне настолько неопровержимой, что я с трудом убеждаю себя в том, что всё описанное ещё не случилось и, возможно, никогда не случится. Что это всё мои параноидальные домыслы. А вдруг нет?  Лучше пытаться предотвратить катастрофу, которая не случится, чем бездействовать перед реальной угрозой. Так что я продолжаю.
- Это все не более, чем мои домыслы, но я всегда чувствовал себя виноватым перед ним из-за того, что не мог найти способа, как спасти его от этого безумия (возможно, более чем иллюзорного) и поэтому злился на него, будучи бессильным помочь. Да, знаю, глупо, бессмысленно, неоправданно и очень даже в моём стиле, но я до сих пор не могу отделаться от этой вины.
Наконец-то. Откровения закончились. Осталось самое сложное. Просьба.
- Так что теперь прошу тебя, Суини, если когда-нибудь мои предположения оправдаются: спаси своего сына! Еще вчера я не стал бы просить тебя об этом, но сейчас... Сейчас мне кажется, что ты единственный, кто сможет ему помочь.

Суини, прислушивающийся к моим словам. Его внимание, готовность помочь. Это забавно. И очень трогательно. Но из его слов мне ясно, что у нас разные взгляды на будущее Джиро. Отец несчастного видит источником всех бед его физическую слабость и возможную разлуку с семьей. Мне же кажется, что в случае чего малец сможет за себя постоять (у него достаточно ловкости, хитрости и выносливости, чтоб измотать сородича даже из тех, кто сильнее его), а одиночество я вижу скорее следствием, а не причиной его несчастий. Джиро, по моему мнению, даже более жизнеспособен, чем Эджи с Свалой, и он не позволит им отдалиться от него, покуда сам ни захочет этого. Главный его  враг, как и в случае с его папашей - в нем самом: в один день его воображение, откровенность, насмешливость, гордость и уверенность в себе обернуться против него, но он, не имея более никаких средств к существованию, не сможет от них отказаться. Вопрос только в том, что может спровоцировать подобного рода предательство...
Я не могу дать совет Суини. Если бы мог - не распинался бы тут перед ним и не чувствовал себя виноватым. Я бы все сделал сам. Но я не смог. Мы с его сыном слишком разные. Умея понять его, я не сумел помочь. Но Суини все обстоит иначе. Джиро плоть от его плоти, кровь от его крови. Именно отец заложил в нём те противоречия, которые когда-нибудь могут погубить несчастного, и только он способен их разрешить. Однако молчать я не вправе.
- Думаю, тебе это лучше знать, мой дорогой Суини, - серьезно, все никак не могу привыкнуть к этому обращению, но оно мне нравится. - Скажу только, что не стоит лезть с советами, пока он сам не придет к тебе за ними. Сейчас он все равно не поймет.
Я вновь обращаю свое внимание к Суини и ловлю себя на том, что сам как-то успокоился и размяк. Не настолько, как в эфире безмятежности, в который погрузился сразу после смерти. К слову об эфире - я, кажется, разгадал его загадку. В него попадают только те души, которые еще слишком слабы, или те, которые искупили свою вину и свои долги перед живущими, чем заслужили покой. А мне до этого ещё далеко. Прежде чем вернуться туда, придется пройти долгий путь. Как-то скоротать время. Я также понимаю, что встретиться с матерью и отцом у меня скорее всего не получится, поскольку они, наверняка, уже давно растворились в том эфире. Но, размышляя, с кем из неприкаянных умерших можно повидаться, я вспоминаю об одной душе. Я вижу ее отражение в глазах Суини и думаю, что это отличная идея. Я уверен, что она с тех пор так и не обрела успокоение.
- Ты во мне больше не нуждаешься, не так ли? - такой тон обычно принимают голоса тех, кто торопится уйти, но не может заявить об этом открыто. - Может, у тебя тоже есть ко мне какая-нибудь просьба? Сейчас я, конечно, мало на что способен, но если бы ты хотел... скажем, передать кому-нибудь пару слов...

Суини мнётся как котёнок, и всё же я сознаю, сколько решимости ему требуется, чтоб озвучить эту просьбу. Он сильнее, чем он думает. Я вижу это. И в очередной раз моя способность видеть в других то, что они сами не видят, привычка судить их, заставляют чувствовать себя старцем. Знаю, у мертвецов нет возраста, но я умер совсем недавно и пока что отчётливо его ощущаю. Да и при жизни я всегда чувствовал себя в разы старших окружающих, даже если они были многим взрослее меня. Это обычно порождало своего рода зависть: хотелось быть, как они, ничего не понимать, вернуться в детство. Отвратительно.
Мне не хочется заканчивать нашу встречу на такой ноте, поэтому я позволяю быть себе таким, какой я есть: несвоевременно состарившимся насмешником, который считает, что он всегда прав и всегда знает, как лучше.
- Какой ты всё-таки дурак! - беззлобно заявляю я, сознавая, что будь я живой, мне бы уже досталось за подобного рода выражение. И всё же вдаваться в подробности не хочется. Да и его усмешка говорит о том, что кое-что он понял-таки. - Но я передам. За  это не беспокойся, - да, я передам. Ибо воля живых для мертвецов не менее священна, чем воля мертвецов для живых. Хотя, если бы меня кто-то спрашивал, я бы изменил формулировки. Но меня никто не спрашивает. К счастью.
- Что касается Жары: не думаю, что она меня сейчас увидит. Да и даже если увидит - она не ты: её разговор со мной, скорее всего только расстроит... И вообще - не мог ты мне при жизни такое предложить? Хотя бы раз!
Я смеюсь. Мне хочется видеть Жару. Сильнее чем когда-либо, но сейчас она кажется мне не менее недостижимой, чем для Суини - Тея. Мне предстоит ещё многое в себе изменить, чтоб стать достойным.